Интерпретации
(Мост Окружной дороги, близ Новодевичьего)

Навис над мутною водой
Угрюмой Окружной –
Как перед грозною войной,
Заклепанно-стальной.

Вот, по мосту прогрохотав,
Нагруженный состав
Ползет, в нутро огня набрав,
Как сказочный удав.

И, как знамение творя –
Шелом богатыря –
Воспламенит над ним заря
Главы монастыря.

Как часто я ходил сюда –
И, видно, неспроста.
Внизу, под аркою моста –
Такая высота

Тут сердце просится в полет…
Но око зрит исход –
Вот дева в келье слезы льет,
А вот – водоворот.

И обрывается строка.
И вцепится рука
В металл. И как она близка –
Свинцовая река!..

Прости меня, железный мост:
Не принимай всерьез
Фантазий, захлестнувших мозг,
Пустившийся в разнос.

1983, 21 марта 1991.


***
Я был тогда в пути. Без расписанья
И пункта назначенья я шагал
На запад – вслед за солнцем, и на юг =
Вдогонку лету и навстречу морю.

Моей постелью в поле были травы,
А спутниками – ветер, дождь и Бог.
Я ликовал. Я пил свободы хмель!
Я расставался с городским безумьем.

Путь на закат пробив почти до края,
Я посетил прекрасную страну,
Где путников приветствуют цветами,
Когда несут их на богослуженье,
Ил преграждают танкам оккупантов
Дорогу, но ничем не угрожают.

И лейтенант из люка матерится:
«Пора бы в бой – приказа нет и нет!»
И грозное оружие – бессильно.
С гашетки руку лейтенант снимает
И открывает смотровую щель.

«О, ГОСПОДИ, У НИХ В РУКАХ ЦВЕТЫ!!!»

«Вот почему не отдано приказа.
Заводим дизель. Мы слабее их.
Уходит прочь наш броненосный призрак,
Железный монстр, разбившись о цветы.»

А между тем скитанья продолжались.
Меня все дальше уносила трасса,
Безмолвные вокруг тянулись степи.
Там ни души, зато еще есть Бог.

И я в пустыне расставляю свечи;
Пускай горят. Я продолжаю путь.

11 октября 1989.


Впечатление (2). Город. Дождь.

Я пришелец-философ
В массе, что по дорогам
Растеклась на колесах.
Напитавшийся смогом

Мегаполиса, воздух –
В клочьях над магистралью.
Дождь. В асфиксии острой
Капли брюхаты гарью.

И на зонтиков блюдца
Грязью брызгают шины;
Реки обуви льются…
Празднество квазижизни.

Паутина асфальта,
Скользких трасс многорядье
Как военная карта
Детской игры, в тетради.

И даже железной крышей
Скрыт, я чувствую кожей
Дождь, меня породивший,
(Он же и уничтожит.)

В плеске все звуки тонут,
Блики глаза застили.
Нет, я ничуть не тронут
Видом этой картины.

25 июля 1990.



Второе предчувствие гражданской войны

Один и тот же мне стал сниться сон –
Как будто на заре Руси святой
На вороном коне, с мечом, с крестом
Скакал я по стерне в последний смертный бой.

И, не жалея сил, рубился вскачь;
Но, смерть в бою приняв, поник главой:
И дочери Руси по гусель плач
Засыпали меня сырой землей, землей…

Столетья протекли – и вот я вновь,
Всевышним воскрешен, восстал от сна.
Но не узнать земли – лишь прах и кровь –
То дьявольской пятой по ней прошла война.

И не испить глотка живой воды –
В расплавленном песке родник исчез.
Злой ветер на века замел следы,
Лишь руки вдалеке вздымает мертвый лес.

Над пеплом сел висит густая мгла.
В руинах, без икон, стоит церква.
Лишь ветер шевелит колокола
И погребальный звон плывет едва-едва.

Он не укажет путь в пустой дали.
Как умер этот звук – умрешь и ты.
Земле, израня грудь, навек вросли
На сотни верст вокруг в нее кресты, кресты…

Лето 1988.


***
Есть над скудостью схем
И над убожеством числ
Что-то высшее, чем
Просто абстрактный смысл;
И не постичь уму,
Сколько тайн бытия
Замуровано в тьму
Недр каждого «Я».

Порой в движениях рук,
Неуловимых почти
Угадывается вдруг
Предвосхищенье пути;
Каких-то смутных примет
Связь – всех лекал точней
Вычерчивает твой след
В карте грядущих дней.

Я тоже судил подчас
О тайнах будущих встреч
По выраженью глаз
И положенью плеч,
И наперед сверять
Пытался свою судьбу
С тем, как лежала прядь
У женщины той на лбу…

Май 1989.


Проклятье тирану

Под гнетом горя и стыда
Безмолвствует народ…
Опять певца ведут туда,
Где вырос эшафот;

Опять поэта ждет топор.
Опять палач в цене!
Сложили до неба костер –
Стихи горят в огне.

И осознав – о, Боже мой! –
Тотчас сойдешь с ума,
Когда за каждою спиной
Улыбится тюрьма!

Сегодня он, а завтра ты –
И номер твой безлик…
И в царстве вечной мерзлоты
Немеет твой язык.

Горят стихи, горят умы
На варварских кострах;
И носит ветер с Колымы
Над Родиной их прах…



В конце полевого сезона

Ветры конца июля изгоняли на юг тепло.
В свинец и кадмий было заковано небо.
Мир под тяжестью облаков стал подобием склепа;
Я метался внутри него – бессильно и зло.

Моей добровольной ссылки истекал положенный срок
В отдаленной провинции обширнейшей из империй,
Где имелось в достатке единственной из материй –
Каменистой земли, не ласкавшей подошвы ног.

Ее иссохшую плоть я ранил железной киркой,
Я терзал ее, как насильник, забывший жалость,
А когда тягучей волной накатывалась усталость –
Мне казалось, что это долгожданный покой…

Этих дней отрешенность уносили ветра на юг;
Приближался исход – без надежды на Божью милость.
Осознавший вдруг, что чуда вновь не случилось,
Я встречал последний день, замыкавший круг.

Забайкалье.
Июль 1989.

Семь дней

Сколько веков я прожил один, среди
Горной страны, на самом краю земли:
Но до поры. И вот с приходом весны
Семь долгих дней роняло небо дожди.

Что было сил, хлестало с рваных небес;
А в тот момент, когда, ненастный вельми,
День наступил, третий из тех семи –
Я увидал, что мир под водой исчез.

Так начинался небывалый потоп:
Волны плясали на месте высоких скал;
И лишь каким-то чудом я отыскал
Сотрясаемое прибоем крохотное плато.

Узник бурлящих вод, я готовил побег:
Бревна ловил и острым камнем долбил,
И на шестые сутки построен был
Хрупкий кораблик, спасительный мой ковчег.

Трех исхудавших псов я пустил в него;
Тут подоспел прилив и повлек мой челн…
И предстояло прожить средь яростных волн
Сутки седьмые… То было страшней всего.

10 мая 1989.


***
Снова вечер обнимает поля,
Снова тучи над зубчатой грядой;
И любимая, склонив журавля,
Умывается студеной водой,

И садится, словно тень, за спиной,
И касается дыханьем волос…
И готовится проститься со мной,
Еле-еле удержавшись от слез.

Ты, любимая, пойди к кузнецу,
Да возьми стальную цепь да засов,
Да прикуй меня той цепью к кольцу,
За запри покрепче дверь на крыльцо!

Слышишь – волчий вой плывет на луну,
Слышишь крик разволновавшихся сов –
Этой ночью я уже не усну,
Откликаясь на настойчивый зов.

Мое сердце притаилось в лесу,
И покуда я свободен – уйду,
А когда вернусь и что принесу –
Что за страсть, да непокой, да беду?..

И любимая пошла к кузнецу,
Лишь платок на фоне леса белел…
Да с молитвой обратилась к Творцу,
Да исполнила все, как Он велел:

С тяжкой ношей воротилась во двор,
Положила тихо у моих ног –
Посох ясеневый, острый топор,
Да котомку, да булатный клинок.

Август 1989.


Гладиатор

Заполняет трибуны народ.
Вот, по плитам ступая натужно,
Мы выходим, сжимая оружье –
К смерти каждый готов наперед.

Мы – рабы, наши судьбы слепы,
Нам назначено властью проклятой
Убивать в схватке друга и брата,
Погибать на потеху толпы.

Хлеб и зрелища людям нужны –
Коль без войн Рим не мыслит и году,
Мы с лихвой дарим зрелищ народу –
Хлеб же нужен для новой войны.

Вот и схватка на смерть началась,
Под ударами сталь заискрилась,
И горячая кровь заструилась –
На холодный песок полилась;

Мой противник отважен, силен,
Он дерется со злостью шальною.
Но удача сегодня со мною –
Еще миг – и он будет сражен.

Вот от ран все слабей и слабей,
На колени упал гладиатор,
И стотысячный амфитеатр
Сотрясается криком «Добей!!»

Развращен, озлоблен и жесток,
Римский зритель не знает пощады;
И смеются прелестные чада,
Кода грудь пробивает клинок.

Вот и все – я покуда живой;
Только жизнь наша так уж непрочна:
Пару дней проживу – это точно,
Ну а там – снова в бой, снова в бой.

Декабрь 1986.


Клаустрофобия

Сфера плафона, комнаты куб,
Призма стакана –
Вроде трехмерный, выпуклый мир,
Просто с такими
Формами тел – будет пустой
Глазу картина;
Дом невесомых серых вещей,
Как из картона.

Стекол дрожанье, капель тик-так,
Шелест бумажный…
Вот если б струны в доме нашлись –
Было бы можно
В этот квадратный сумрак ввести
Вектор гармоний;
Только гуденье – не на басах,
Ветер в карманах.

Дремлет циклопий выцветший глаз
Дырки замочной;
Кто б ни вошел – не был бы здесь
Долго замечен…
Да и не входят – незачем зря
Лампам включаться;
Щели у окон, градусник – вниз
Ломит ключицы.

Чем разрешится эта тоска
В доме фанерном?
В свете наружном больше тепла,
Даже фонарном.
Пару забытых слов отыскал,
Фразу с них начал;
Да распахнулись окна, а там –
Парусник ночи!

Лето 1990.